Нина как раз поставила сверху на посуду доску и салатницу. Вся конструкция немного пошатнулась. И в Вавилоне снова пошел дождь.

Нина смотрела то на стол, то на раковину, искала слова для ответной реплики. Но вместо ответа она вернулась к Ринату и села за стол. Улыбнулась.

 – Ты знаешь, я раньше фантазировала: вот если бы можно было в одном моменте застрять навечно. Как будто есть такая опция. Тебе говорят: ты ведешь себя хорошо, поэтому мы можем тебе устроить вечную кому, в которой ты будешь постоянно пребывать в каком‑то уже пережитом моменте жизни. Это воспоминание находят в голове и замыкают так, что оно у тебя бесконечно повторяется. Какой момент выбрала бы я? Я думала про это иногда. Сортировала свои самые хорошие воспоминания. Какое‑то время назад мне казалось, что я нашла его. А ты какой бы выбрал момент?

 – Я бы какой-нибудь спокойный выбрал. Например, когда я сплю крепко и мне снятся разные сны. То, что сходу приходит. А ты что бы выбрала?

 – Я перебирала разные моменты. Мне бы хотелось те, когда я максимально чувствую жизнь. Когда все ощущения на максимуме. Одним из вариантов был тот лифт. После дачи. Когда мы с тобой вдвоем поднимались. Но сейчас он уже не подходит. Сейчас надо заново искать.

 – Почему не подходит?

 – Слишком много уже другого связано с тем лифтом. Слишком много боли. 

ЛЮБОЙ ВОПРОС

 – Я могу задать любой вопрос?

Нина молчала, замерев как струна.

 – А давай. Но я потом тоже задам любой вопрос. Ок?

 – Хорошо. Договорились. Итак. Я спрашиваю?

 – Угу.

 – Почему ты в меня влюбилась? Тогда летом.

 – Хм. Так сложно ответить. Особенно после всего, что успело случиться после.

 – На то и игра, что простой вопрос не задашь. Постарайся честно ответить.

 – Я написала десяток писем тебе, где пыталась объяснить, почему. Но все они были неправдой. То, что со мной случилось, похоже на торт. Где каждый слой – один пласт причин. Верхние розочки понятны. Но разве можно судить о торте только по виду розочек? Бытовой пласт более-менее понятен, но я уверена, что не только он там был. Воспоминания – как пропитка. Но торт хорош тем, что ты ешь его не по слоям, а от самого дна до самого верха разом. И вместе с пропиткой. И тогда понимаешь замысел целого.

 – И в чем замысел целого?

 – Не знаю, судьба, что ли. Я вдруг оказалась частью этого торта тоже. Одним из ингредиентов. И все – привет.

 – Шоколадный хотя бы?

 – Что?

 – Торт, – Ринат подмигнул Нине.

 – Все скажи тебе. Это уже второй вопрос. А сейчас моя очередь.

 – Хорошо. Клянусь говорить правду и ничего кроме правды.

 – Почему ты не полюбил меня тогда?

 – С чего ты решила, что не полюбил? Я этого не говорил.

 – Просто напоминаю тебе: я не дура.

 – Я так часто слышал эти слова «я люблю тебя» от случайных женщин, что сами слова для меня уже не значили ничего, кроме «я хочу секса с тобой». Я считал, что ты потерялась. Что за любовь принимаешь что‑то ложное. А на самом деле потерялся я.

 – Но если ты сам любил, то какая разница.

 – У меня был свой торт… – Ринат опустил голову. Несколько раз собирался что‑то сказать, но снова опускал голову. Решался. – Хочешь, я тебе скажу правду? Я люблю тебя. Но понял это только в больнице. Люблю тебя, мир, жизнь. Детей своих люблю.

 – А что для тебя любовь? Ты говоришь о той любви, которая ко всему человечеству, к птичкам? Мне не совсем понятно. Есть какая‑то разница между этими любовями? Каждый из нас хочет быть любимым, чтобы еще кто‑то любил тебя помимо тебя. Потому что тогда ты вроде бы больше стоишь в этой жизни. Даже для себя стоишь. Вот все говорят про эту любовь, чтоб ее. Про то, что она к ближнему, к себе, что настоящая любовь всеобъемлюща. Но знаешь, что я думаю, это такой вид обмана себя. Способ себя как‑то утешить. Ведь по сути – жизнь фиговое нечто. И любви никакой нет. Никто тебя никогда не будет любить так, как надо. И ты тоже не будешь так, как кому‑то надо.

 – Нина, а как? Как тебе надо?

Нина задумалась.

 – Надо чтобы сильнее, чем я себя, – сказала она понуро.

 – Если сильнее, чем ты, то это уже не человека любовь нужна, а Бога. Когда в жизни все катится в пропасть, ты видишь, насколько то, что тебе дорого, мелко по сравнению с этой пропастью – как горошины, которые катятся и катятся себе вниз. И ты сам горошина. И другие горошины тебе не могут помочь остановиться. Спасти тебя может только что‑то большее. Какая‑то бóльшая, чем людская, сила. Бóльшая, чем людская, любовь. Ты жаждешь того, чтобы сама жизнь любила тебя. Чтобы сам Бог протянул руку и поймал все твои горошины, не дав им упасть в пропасть.

 – И что же делать? – тихо, сдавленно сказала Нина.

Она скруглилась, ссутулилась, будто вот-вот превратится в маленькую горошину.

Ринат подошел к ней и обнял за плечи. Осторожно, по-братски. Прикоснулся лбом к затылку.

 – Я тебе все это сказал, – прошептал он на ухо, – потому что я сам такой. Я тоже горошина. И тоже качусь в ту самую пропасть. Но ты – одна из моих горошин. А я одна из твоих. Все остальное детали. Но у нас так, Нина. Мы, конечно, дурбалаи оба. Я понятно, но и ты тоже. Сечешь?

Оба так и сидели замерев. По щеке Нины стекала ее слеза, а следом догоняла слеза Рината. 

УЖИН В ЛЕСУ

Горошины горошинами, но жизнь имеет ужасное свойство течь дальше. Утекает все хорошее, утекает все плохое. Нина уже вторую неделю жила у Рината. Это был какой‑то особенный, хрупкий и трепетный быт. Каждый относился к другому как к хрустальной вазе, у которой на самом видном месте пошла большая трещина. Боялись задеть, осторожничали, церемонничали. А вечерами выслушивали друг друга. Разговоры становились все длиннее, все глубже, все откровеннее. Возможно, помогало вино, возможно, ночь, возможно, глубокое страшное одиночество каждого.

Нина вышла на работу. Сумбурное место, где много хороших людей, которые никак не могут организоваться. «Живи с плюсом» в основном занималось консультациями тех, кто недавно узнал о ВИЧ-положительном статусе. В центре были готовые программы по информированию медицинского персонала и работников социальных служб, были программы для школьников, рассказывающие о том, что такое ВИЧ. Но все эти программы не пользовались популярностью. Изредка удавалось организовать семинар или тренинг. Сложно убедить кого‑то, что тренинг про ВИЧ важен в каждой школе. Слишком много ужаса сопровождает это слово, и пока ничего ТАКОГО не случилось, хочется всячески избегать опасной темы. Как будто повторяя одно лишь страшное слово, становишься более уязвим перед болезнью. У организаторов были весьма смутные представления о том, как они могут использовать SMM-маркетинг в достижении своих целей. Потому что и цели тоже смутно представляли. А Нина не менее смутно представляла, как потенциал SMM приспособить к нуждам фонда. Все это вносило ажиотаж, энтузиазм и споры. Так что у Нины появилась настоящая работа. Как у всех.

В последнюю неделю Ринат днем уходил по делам. Несколько раз уходил. Вечером Нина видела, что его кроссовки на коврике насквозь мокрые. Говорил, что бродит, дышит воздухом. Говорил, что полезно для иммунитета. При этом Ринат выглядел довольным, даже немного воодушевленным. «У тебя новые свидания?» – спрашивала Нина. «Может и свидания», – загадочно говорил Ринат. Нина поняла, что все-таки не свидания. Чувствовала: что‑то другое. «Ты ничего плохого не задумал?» «Абсолютно ничего плохого», – отвечал он.

Однажды Нина вернулась после работы и увидела, что Рината нет дома. На столе лежала записка с какими‑то цифрами.

 – Что за фигня на бумажке написана там, на столе? – Нина сразу же позвонила.