Ринат молчал.

 – А сейчас я чувствую, что делаю что‑то такое настоящее. Вот мы едем с тобой. И это моя жизнь на сто процентов. И я настоящая и то, что я чувствую, такое настоящее настоящее, которое приходит не каждый день. Понимаешь, я как бы проснулась. Огляделась, а где я и что со мной – не совсем понятно. Как я тут оказалась, тоже не понятно. Зато я вижу тебя и – мне все понятно. Ты – то редкое настоящее, что есть в моей жизни.

 – Шик туса кинэт жанында эгэр,

Йэ килсэ сина куркыныч хэбэр

Мин йергэн яктан, ерак-ерактан,

Ышана курмэ, – хаман яратам.

Ринат пел душевно и не совсем по нотам. Нина же расплылась от счастья. Ей казалось, что она готова ехать вот так всю жизнь до самой старости, вдоль этих лесов, положить бы только голову на его плечо. И слушать, как он делает вдох, чтобы продолжить петь следующую строку из песни.

 – Интересно, что стало с тем самым шалашом? – спросила Нина, когда все песни уже были спеты.

Они сделали техническую остановку у обочины – справить малую нужду. Нина смотрела в боковое зеркальце, как Ринат уходит вниз в кювет, пробирается в посадку. Трава, хоть и желтая, но еще высокая. Потом выходит из посадки, поправляя джинсы.

 – С тем нашим шалашом? Его осенью растащили на дрова.

 – Как же вы это допустили?

 – Осенью и зимой совсем другая жизнь. Мы все немного оборотни, что ли. Зимой все веселье замирало. Дачников нет. Из развлечений были в основном пьянки и, если повезет, перепихон. Грелись, так сказать.

 – Я всегда мечтала приехать на дачи зимой. Посмотреть, как все выглядит. Как все укрыто снегом. Ходить по тропинкам друг к другу в гости, топить печь. Я даже думала приехать зайцем на электричках и поселиться в шалаше. Костер жечь или буржуйку где-нибудь достать. Дача же закрыта была зимой.

 – Ты бы замерзла и разочаровалась. Вот и вся романтика.

 – Нет. Я бы очаровалась. Мне кажется, что там было пронзительно тоскливо. Как в зимней Нарнии. Я люблю, когда пронзительно. Когда тоскуешь со смаком. А ты был бы моим проводником, моим фавном.

 – Я и сейчас почти что фавн. Тащимся сюда в непогоду. Так что ты тоже можешь ощутить свою Нарнию.

 – Помнишь, как мы там, в шалаше пили зукко?

 – А мы туда подмешивали самогон. Но это был зукко только для пацанов.

 – Спирт «Рояль». Вы подмешивали спирт «Рояль». В зеленых бутылках с красной крышкой.

 – Так ты знала?

 – Конечно, все девчонки знали. Мы как‑то раз сделали такой же напиток для себя. Орали песни ночью, а потом почти всех рвало на рельсы.

 – Ах, оказывается вы были порочные уже тогда, а строили из себя целок.

 – Мы смотрели на ваши плавки на пляже, составляли свой рейтинг гениталий.

 – Вот это новость! Почему же ты не рассказывала мне?

 – У девочек должны быть свои секреты.

 – И что же? Кто лидировал в рейтинге?

 – Леха. Он был младше меня на пару лет, но в его плавках лежало что‑то ужасно внушительное.

 – То есть даже не я? Я могу показать, у меня там все тоже внушительное.

 – Как-нибудь в другой раз.

 – Вот вы какие девчонки, оказывается, были.

 – У нас же начали расти сиськи, мы тоже теряли покой. А потом стали терять и невинность.

 – Столько всего растеряно тогда.

 – Да, полжизни где‑то затерялось в прошлых годах. Мечты потерялись, друзья, дружбы. Но что‑то же до сих пор есть, ведь правда?

Ясен пень. 

ДАЧИ. ПРИЕХАЛИ

Они остановились около старого дома, где раньше была дача Нины. Деревянный домик ярко-желтого цвета. Новые хозяева достроили крыльцо и покрасили его в синий. Через изгородь виднелся огород, у забора стояла старая лавочка. Еще с тех времен. Все дачи выглядели брошенными, оставленными без тепла на всю зиму. Мокрая пожелтевшая трава и запах гниющих листьев. Вот на какое предательство способны люди – оставляют хлипкие домики в одиночку пережидать зиму. Нина ни разу не была на даче осенью. Для нее все выглядело декорациями, которые после спектакля забыли сложить в шапито.

Они шли по центральной улице. Листья смешивались с камушками на дороге. Ринат держал Нину за руку.

 – Помнишь, тут жил Коржик? Он всегда летом брился налысо, и у него были такие большие смешные уши. Он носил костюм адидас и шлепки тоже адидас. А еще он всем пацанам рассказывал, что женится на тебе, я жутко ревновал.

Нина взяла Рината под локоть и слегка прижалась к нему. Она ничего не ответила, только хихикнула.

 – Коржик вляпался в криминальную историю. Родители отправили его к бабушке на Украину. Там он и пропал.

 – Ужас какой. Я не знала.

 – Да обычная жизнь. Никого в этой истории не жаль.

Ринат еще крепче прижал руку к себе.

 – Ну что, как прогулка тебе? Вспоминаешь молодость?

 – Вот бы посмотреть на нас тех одним глазком. Представляешь, повернем сейчас здесь, выйдем на переезд, а там мы сидим. На гитаре играем «Группу крови». Все такие молодые. Неумытые, под ногтями грязь. Телогрейка расстелена на бетонной плите. И мы взрослые пролетаем в незаметной капсуле, чтобы не встретиться взглядом. Потому что, если встретимся взглядом, то мы исчезнем и из сегодняшнего дня, и из тогдашнего.

 – Фантазерка ты. А ведь с виду взрослая женщина, – Ринат провел пальцем по носу Нины. – Надо быть более серьезной.

 – Зачем это? Тебе что, серьезные больше нравятся? А за взрослую женщину вот тебе! – Нина попробовала пощекотать Рината сквозь куртку. Он захихикал нервно, отдернул руки Нины.

На переезде никто не сидел. Бетонные блоки заменили на другие, покрыли асфальтом, к переезду приделали шлагбаумы. Даже переезд стал более серьезным, остепенился.

Ринат и Нина встали на рельсы и попробовали сделать несколько шагов.

 – Скользко, – Нина уже два раза соскакивала с рельс. Ринат шел пока без осечек.

 – Я же говорю, осенью магия исчезает. Приходит убогая повседневность.

Нина решила пробежать по шпалам, но вскоре соскользнула, Ринат едва-едва успел ее подхватить. Они несколько секунд так и стояли обнявшись.

 – Я вспомнила, как мы однажды шли в одном ватнике домой. Ты меня провожал после очередных наших грандиозных посиделок.

 – Помню, – только и ответил Ринат.

 – Кажется, тогда я как раз принесла на сходку ящик авокадо.

 – Ты всегда была оригинальна. Мы еще называли ту ночь «время авокадо». Редкой дрянью оказался он. Но мы ели, потому что мы крутые и экзотичные. Закусывали им самогон. Потом посадили косточки у тети Зины в огороде, хотели устроить рай на земле.

 – А я люблю авокадо. Те просто были зеленые, а спелые авокадо очень даже вкусные.

 – Да знаю, специально тебя дразню. Я в Нью-Йорке ел вкусный сэндвич с мятым авокадо.

 – Ты был в Нью-Йорке?

 – А что, не похоже? – Ринат отошел на несколько шагов, чтобы Нина лучше его разглядела, скорчил гримасу и встал в дурацкую позу.

Нина улыбнулась.

 – Балбес. Ты всегда любил рисоваться. Девчонки фыркали от твоих выходок.

 – Рисовался, рисовался, да не нарисовал ничего путного.

 – А по-моему, нарисовал, – Нина взяла Рината под руку.

 – Откуда ты его тогда раздобыла?

 – Отцу кто‑то подогнал с овощебазы. Контакты с миром налаживали заново.

Нину начинала бить дрожь. То ли от холода, то ли еще от чего. Нервное.

 – Знаешь, Ринат, мне надо кое-что тебе сказать.

 – Не надо, не надо ничего тебе говорить. Давай просто молча посидим. Вон скамейка.

 – Я забыла бутерброды в машине. И термос. Ты знаешь, я заварила такой чай. С чабрецом, мятой, душицей. Тут росла раньше душица, но я никогда не могла ее найти. И каждый новый цветок я принимала за душицу. Я сейчас схожу за чаем. Ты же не закрывал машину?

 – Нет.

Нина ушла за чаем. Она дрожала, она задумала разговор, готовилась к нему. Хотела сказать так много. Так много, что не надо слов. Ведь и так понятно. Но, с другой стороны, как будто какая‑то пленка отделяла их двоих с Ринатом от пронзительного счастья настоящей любви. Нина набралась смелости порвать пленку. И соединиться уже наконец‑то.